Продукт советского государства
Как знаменитая «Ромашка» потрясла американцев, нужен ли референдум относительно будущего атомной промышленности, почему в случае атомных катастроф нельзя быть «немного беременной» и может ли существовать стопроцентно безаварийная атомная энергетика?
В преддверии долгожданной встречи мы ничуть не сомневались в том, что знаменитому экс-министру атомной промышленности Евгению Адамову есть что вспомнить и о чем порассуждать.
Благодаря тому, что в 40-е годы у нас появилось ядерное оружие, до сих пор на этом зиждется безопасность нашей страны, суверенитет нашей страны. Если уж так аккуратно относятся к Северной Корее, в которой существует минимальный ядерный потенциал, то совершенно ясно, что разговоры с нашей страной могут быть теплыми и холодными, но они не могут вестись языком силы.
Реакторные технологии произошли из оружейных. В свое время Курчатов брал со стола пачку карандашей и показывал с их помощью топливные каналы, настаивая на том, что они должны располагаться горизонтально. А Доллежаль эту стопку карандашей ставил вертикально, мол, вот так должно быть. Но конструкция, не важно, с горизонтальными или с вертикальными каналами, уже существовала. В основе мирной атомной энергетики стоят военные наработки.
ВВЭРы откуда взялись? Из лодок. Николай Доллежаль, великий конструктор, сконструировал реакторы корпусного типа для первого поколения лодок. Первая АЭС стала, как и промышленные реакторы, графитовым канальным реактором, а ВВЭРы пошли с лодки. Вот она – преемственность технологий!
В период с 1991 по 1998 год стратегические проблемы ядерного оружия на уровне политического руководства страны ни разу не обсуждались. Я пришёл к Борису Николаевичу Ельцину, будучи уже министром, с предложением рассмотреть это на Совете безопасности. Он сразу дал Кокошину поручение начинать готовить такого рода Совбез. Совбез был подготовлен. Борис Николаевич спрашивает: «Наша договорённость выполнена?» Я говорю: «Не выполнена. Обсуждались носители лодки, обсуждались авиационные носители и обсуждались ракеты. Это всё очень важно и дорого. А вот сам заряд, который дешевле, это не обсуждалось». Тогда был собран еще один совет. Слава богу, мы миновали этот «период невнимательности» к атомной отрасли. Сегодня всё находится под пристальным вниманием и под необходимым государственным обеспечением.
Никогда в нашей стране с самого начала не считали, что ядерная энергетика необходима, поскольку у нас страна с большим количеством органики. У нас газ, у нас нефть, у нас уголь, у нас всего много! И когда первую АЭС сделали, то это был скорее политический жест, в известной мере ответ на то, что в Америке-то уже существовал реактор, который производил электричество. И вот мы до сих пор с американцами меряемся, так сказать, табличками: на нашей станции висит табличка «Первая атомная в Обнинске», и такая же табличка висит в Соединённых Штатах, в Айдахо: 54-й и 51-й год соответственно…
Но разница заключается в одном: в Айдахо реактор давал электричество, которое потреблялось в пределах одного здания, где он и стоял, а 5-мегаваттная станция в Обнинске была подключена к сети. То есть она была действительно станцией, которая работала на электрическую сеть.
Я человек уже пожилой и отношу себя к продукту советского государства. Сейчас все говорят, что вот у нас там была секретность, мы там всё прятали, все аварии засекречивали и так далее. А кто сейчас знает, что первая крупная, тяжёлая авария на реакторе была на самом первом реакторе в Айдахо, на этом самом ЕБР-1? Через три года после того, как он заработал, на нём произошла авария. С технической точки зрения точно такая же, которая позже случилась в Три-Майл-Айланде в 1979 году. Или такая же, которая произошла на «Фукусиме»: расплавлена зона была наполовину со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Но тогда это было секретно. Точно так же, как была засекречена потом крупнейшая авария в Великобритании на графитовом реакторе. После этого появился термин «эффект Вигнера» – когда в графите накапливается энергия при определённой температуре, потом температура меняется, эта энергия высвобождается, графит разуплотняется и становится угольком, а уголёк горит. Вот он и горел, этот самый уголёк. Потом случилась кыштымская авария в хранилище, где в течение долгого времени, к сожалению, ослабили надзор за охлаждением хранилища…
Знаете, из всех аварий всегда пытаются выделить чернобыльскую. Чтобы она «торчала» особо. Мол, Запад объединён, а здесь вот эти безалаберные русские, простите… Но по масштабам «их» аварии, конечно, гораздо серьезнее. И надо понимать, что здесь нечем мериться, нельзя быть немножко беременной, как нельзя допустить аварию «чуть больше или чуть меньше». Поэтому все эти катастрофы, увы, висят тяжелыми веригами на всей современной мировой атомной промышленности.
Есть известные фигуры, которые в погоне за популярностью несут несусветную чушь, рассуждая о миллиардах людей, пострадавших от ядерной деятельности. Из их уст мы слышим сказки о тысячах потерянных жизней или загубленном здоровье. Хотя атомные аварии не идут ни в какое сравнение с другими видами техногенных воздействий. И это достаточно давно и хорошо показано на научном уровне. В 1996 году в Вене, спустя 10 лет после Чернобыля, были представлены результаты международных исследований, показавшие абсолютно минимальные радиационные последствия для здоровья людей в сравнении с другими генерациями.
Одна цифра меня однажды поразила. В России, будучи руководителем группы курчатовского института по сопровождению Чернобыльской аварии, я дал японцам некие пояснения. Они уехали в Японию, сказали, что они ничего не смогли до своих специалистов донести, и потребовали, чтобы я к ним приехал. И я с удовольствием полетел. Так вот тогда земля в Токио стоила – в 1986 году! – 1 миллион долларов за квадратный метр, представляете? Поэтому совершенно очевидно, что они будут делать после «Фукусимы». Что делали американцы, когда потеряли плутониевую бомбу у берегов Гренландии? Они слоями вывозили землю из района потери к институту Баттеля и там эту землю закапывали. То есть другого способа и у японцев не будет. Они будут плодородную землю восстанавливать.
Можем ли мы построить такую ядерную энергетику, которая будет лишена всех тех причин, из-за которых возникают аварии?
Да, можем. Потому что нам не нужны те технологии, которые были изъяты из оружия для атомной энергетики. Для атомной энергетики не нужно обогащение урана. Реакторы на быстрых нейтронах могут работать без обогащённого урана.
Заботясь о безопасности после всех аварий, мы всё время наращивали инженерные барьеры безопасности, в создании которых мы видели превентивный способ защиты от катастроф. А ведь наращивание инженерных барьеров – это дополнительные затраты. До 40% стоимости станции! И мы начали терять конкурентоспособность.
Сегодня мы понимаем, как создать конкурентоспособные блоки, которые будут конкурировать не между собой, а будут конкурировать с другими видами генерации. И вот поэтому всё вместе, объединённое – безопасность, экономика и сырье – это и есть наш проект «Прорыв».
Сегодня ожесточенно спорят: на сколько лет хватит угля, на сколько лет хватит нефти?
Мой учитель, Анатолий Петрович Александров, у которого я был многие годы заместителем, по этому поводу говорил так: «Вот сколько я живу, всё время я слышу, что на 40–50 лет хватит. Вот я 30 лет прожил и опять слышу те же самые прогнозы».
Мы договорились с американцами создавать атомную энергетику, не требующую разделения изотопов, не требующую обогащения. В 2000 году мы готовили осенний саммит, на которомпрезиденты России и США собирались заявить о том, что мы совместно должны заниматься такой энергетикой, которая обеспечит устойчивое развитие человечества на многие тысячелетия. И приехал к нам тогдашний первый замминистра энергетики США Эрнест Мониз. Он, кстати, сейчас министром стал. Так вот, он тогда приехал и говорит: «Госдеп выдвинул условия: вы уходите из «Бушера», все там заканчиваете и прекращаете строительство АЭС». Посмотрел я на него и говорю: «Мониз, ты некоторые русские выражения понимаешь? Я тебе сейчас назову адрес из трех слов, пусть туда идет твой Госдеп».
Что касается Ирана, то ведь никто и никогда не создавал ядерное оружие, построив атомную станцию. Понимаете? Не нужно идти этим длинным путём. Станцию строят потому, что на руках есть технология, есть специалисты, есть промышленность, к этому относящаяся. Но не наоборот. Не через атомную станцию лежит дорога к ядерному оружию. Ну не работает это так. К нему куда как более простые и прямые пути есть. И поэтому когда Госдеп говорит, что помощь в строительстве «Бушера» – это помощь в сооружении оружия, то это невероятная глупость и нелепость!
Референдумом нельзя найти ответы на вопросы о будущем атомной энергетики. Выйдите сегодня с референдумом в Москве и спросите у людей: «Что нам делать с рабочей силой, которая метет улицы?» Референдум скажет: «Не надо этих людей!» – и уже завтра у вас будут грязные улицы и мусор некому будет выносить. Вот так же и в ядерном сообществе. Референдумом такие вопросы не решаются.
В Курчатовском институте была такая установка «Ромашка». Там был реактор, на нём стояли термоэлектрические преобразователи. И тогда в Женеве прошла информация, что, дескать, эта установка работает больше 10 000 часов.
К моему учителю Николаю Пономареву-Степному подходят американцы и говорят: «Этого же не может быть! Мы же рассматривали такую установку и всё рассчитали, но не стали её делать, потому что она, по нашим расчетам, не сможет проработать больше 500 часов». Николай Николаевич очень много таких заделов имел, крайне талантливый человек. А вот реализовал именно такой задел, про который соперники говорили, что этого вообще не может быть.
Я считаю, что у нас сегодня гандикап –десять лет. Можно ведь по-разному работать. Можно работать над чем-то десятилетиями, а практического выхода не будет. Мы ставим перед собой задачи такие: в десятилетие, с 20-го по 30-й год, все вопросы, относящиеся к замыканию топливного цикла и быстрым реакторам, решить.
В шести правительствах, в которые я входил в течение трех лет в конце 90-х годов, я больше был в состоянии исполняющего обязанности, чем реальным министром.
Когда в 2005 году Сергей Кириенко возглавил Росатом, я сидел в одиночной камере Бернской тюрьмы, обязанный американцам тем, что вот мой кругозор от президентских кабинетов дошёл до исследований пенитенциарной системы Запада. Я оттуда Сергея Владиленовича и поздравил.
Я все 10 лет очень внимательно наблюдаю за Сергеем Кириенко. И знаете, он настолько плотно поработал с самим предметом – оружейным, ядерно-энергетическим, производственным — никаких ошибок. Он развил ядерный экспорт до уровня, который никому в мире и не снился! В мире, а не то что у нас в стране! И то, что сегодня он пользуется огромной поддержкой первого лица страны, вот эта связка – по сути дела, тот самый де Голль времен сложнейшего периода во Франции. Вот эти два человека сегодня олицетворяют сильнейшее политическое и техническое руководство в стране.
Будем надеяться, что никакой отрицательный сценарий событий, связанных с санкциями и так далее, не доведёт дело опять до полной изоляции, когда мы станем страной, так сказать, натурального хозяйства. Мы должны развивать то, к чему мы наиболее готовы, в чём мы можем состояться. Вот англичане потеряли свою автомобильную промышленность, но они не страдают от этого, хотя все их бывшие заводы стали чьими-то заводами, и они всю продукцию покупают у других. Американцы потеряли производство телевизоров, но людей, которые от этого страдают, нет. И у нас сегодня не возникает необходимости опять возвращаться к натуральному хозяйству. Мы не за железным занавесом, и сами его не создаём.
«Зелёные» – это очень полезная страта. Есть очень умные «зелёные». Вот их, скажем, предводитель в Америке Кохран – это человек с хорошим физическим образованием. И «зелёные» – это лучшие оппоненты, а наука делается тогда, когда у тебя есть оппонентура. Нужен диалог. Поэтому «зелёные» помогают создавать хорошую технику.
Проект «Прорыв» – это самая что ни на есть «зелёная» энергетика
